Книга Не здесь и не сейчас. Роман - Сергей Новиков

5

Марат тем временем начал продавать трикотаж. Каждое утро продавцы — в большинстве те же ребята, которые осенью искали масло — разбивались на пары и подбирали ассортимент, исходя из профиля предприятия, где планировалось организовать точку. На вагоностроительный или экскаваторный брали яркие безразмерные кардиганы; в проектные институты — изящные жилеты и водолазки 46-го размера. По слухам, Марат добавил к себестоимости товара около пятисот процентов, так что цена на трикотаж получалась заоблачной. Очень скоро продавцы распрощались с мечтой быстро приподняться, либо немного накинув сверху, либо заработав на выплачиваемых Маратом процентах от выручки. Народ толпами валил подивиться на свободно продающийся дефицит, но, приценившись, принимался собачиться с продавцами, после чего торговля превращалась в митинг, который длился до самого окончания обеденного перерыва. Обычно за день на точке продавались две-три вещи, что приносило продавцам рублей по пятьдесят. В кафе, где работал Макс, этого не хватило бы и бутылку пива. Максим считал, что несколько часов заискивания перед не самой воспитанной публикой стоят больше, и решил по-дружески посоветовать Марату снизить цены, ну, или поднять процент с продаж. Однако после попытки мысленно смоделировать будущий диалог, Макс вдруг понял, что теперь такой разговор между ним и его другом совершенно невозможен. В достоверности своего вывода он убедился, когда Марат как бы в шуточной форме обязал тех, кому повезло заработать за день хотя бы сотню-другую комиссионных, приглашать всех остальных продавцов в ресторан. Конечно, общий счёт за такие посиделки составлял несколько тысяч, и Марат доплачивал недостающую сумму из своего кармана, но введённая работодателем принудиловка злила Максима невероятно. «Неужели он не понимает, что ему-то это — семечки, а вот люди весь заработок вынуждены оставлять, чтоб шефу-благодетелю не перечить и работу не потерять?», — злился он.

Два приведённых кем-то продавца решили проблему низких заработков весьма радикально: они просто исчезли вместе с полученной утром на складе партией трикотажа. Недостачу, десять тысяч рублей, Марат повесил на того, кто рекомендовал сбежавших с товаром продавцов. Узнав, что Марат рассчитал штраф по розничной цене, Максим перестал приходить на склад.

Наличных денег не стало совсем, и единственное, за счёт чего он держался — возможность питаться в кафе. В ассортимент входили отличного качества беляши, изготавливаемые по спецзаказу через знакомых Васильева в какой-то ведомственной столовой, дефицитное тёмное пиво, соки из порошковых концентратов, кофе (растворимый для всех и натуральный для особых клиентов), импортные сигареты пяти-шести марок, шоколадный триумвират «Марс-Сникерс-Баунти» и продаваемые поштучно, по цене трёх бутылок тёмного, фрукты киви. Их если и покупали, то исключительно ради шика: есть киви никто не умел.

Перед тем, как приступить к работе в кафе, Макс уточнил, сколько именно он может съесть, выпить и выкурить за день, на что Васильев попросил его не страдать фигнёй. «Главное — халявщиков не угощай, а сам просто держись в разумных пределах», — ответил он. Киви и шоколадные батончики Макс не ел, подчиняясь критерию разумности, а всё остальное употреблял умеренно в силу причин чисто физиологических: через неделю его мутило от запаха сделанных по спецзаказу беляшей и дорогущего тёмного пива, которое он теперь пил огромными глотками, чтобы не чувствовать набившего оскомину вкуса.

С чаевыми, которые вроде как должны были заменить зарплату бармена и прислуги за всё, дела обстояли неважно. Лишь однажды местные бандиты наградили его пятихаткой[50]за то, что он при полном аншлаге два часа удерживал для них свободный столик (сделать это было несложно — особо настойчивым претендентам он просто сообщал, с кем им в случае чего придётся иметь дело). И только ближе к новому году Максу повезло.

По субботам кафе официально закрывалось для посетителей в пять вечера, но продолжало работать в режиме «для своих». Сначала заходил компаньон Васильева с пятью-шестью приятелями (когда дело доходило до расчёта, компаньон небрежно бросал Максу подсмотренную в американском кино реплику: «запиши на меня»). После их ухода в кафе подтягивались свои. Пропуском в этот закрытый клуб служили бутылка чего-нибудь покрепче пива и хотя бы шапочное знакомство с кем-либо из персонала кафе. Как-то во время очередной субботней попойки к заднему крыльцу, куда Макс вышел покурить, подъехали две иномарки с московскими номерами, и самый представительный пассажир спросил, где в этом городе в это время можно выпить по чашке кофе. Манеры гостя произвели на Макса впечатление настолько благоприятное, что он решил не обращать внимания на мелькавшую под пиджаком наплечную кобуру, и предложил гостям зайти, пояснив: «Здесь пока не Москва, так что ночью вообще ничего не работает, то есть даже мы сейчас не работаем, в общем-то».

Прослушав меню, главный попросил принести каждому кофе с «Марсом» и по сто пятьдесят водки. На семерых вышло три с половиной тысячи.

— Так, — сказал главный, — три с полтиной на семь… получается 24 500, четвертак с нас, короче.

Достав из заднего кармана джинсов перетянутую чёрной резинкой котлету пятитысячных, гость начал отсчитывать купюры. Макс, впервые видевший такое количество денег так близко, обрёл дар речи только на четвёртой бумажке.

— Это со всех три с половиной, — хрипло уточнил он, повинуясь какому-то инстинкту, после чего в голове у него заплясали панические мысли о только что упущенном, единственном и неповторимом шансе раз и навсегда разбогатеть.

— Да? — удивился главный. — Недорого у вас. Держи вот пять за заказ — считай, что по ночному тарифу, и пять за честность. Заслужил.

6

Макс знал, что Станислава уже месяц учится на подготовительном отделении. Занятия проходили в двух шагах от кафе, где он работал, но Максим всячески избегал даже случайных встреч с ней. В письмах, которыми они продолжили обмениваться после его признания и её отказа, Станислава либо рассказывала, как она каждый день интеллектуально и духовно растёт над собой, либо писала о бытовых вопросах вроде поисков жилья или расписания занятий. Отвечая, Максим с преувеличенным энтузиазмом реагировал на все затронутые темы, хотя на самом деле её многословные рассуждения и бытовые подробности были ему до фонаря — Макса волновало лишь то, что она уклоняется от разговора о его чувствах и об их будущих отношениях. Каждый раз он восхищался ей и описывал симптомы своей влюблённости, пытаясь делать это отстранённо, как бы подшучивая над поразившим его недугом, и каждый раз неизбежно срывался в извинения, сожаления и прочий плач по утраченному. Эти фрагменты в его письмах Станислава оставляла без ответа, но вряд ли без внимания.

«Ничего, если я поговорю о себе? — читал он в очередном письме. — Я довольна собой. Впрочем, эту фразу я говорю несколько реже, чем обратную, но когда я читаю твои письма — я довольна собой. Ведь я лишь повторяю твою оценку, не так ли? Точнее, я её понимаю, а потом оцениваю себя сама. Можно эти строчки понять весьма грубо, тем более что жизнь среди грубости и страха на грубость и толкает. Но я прекрасно знаю себе цену, и предпочитаю сказать об этом прямо, нежели криво. Никто не может отрицать, что то, что хорошо, — хорошо, и наоборот. Хорошее и плохое гораздо проще различить, чем кажется, надо только этого хотеть. Поскольку человек привык стесняться плохого в себе, то в виде компенсации он стесняется и хорошего, короче, стесняется вообще. Я не хочу стесняться, причём, не только своего отрицательного (якобы самокритичность), но и своего положительного (якобы самовлюблённость). Когда человек стесняется только одной своей части, хорошей — его считают безнравственным, когда обеих — его не замечают. Я предпочитаю нечто среднее, чего и тебе от души желаю».